- Пять предисловий к пяти ненаписанным книгам
- 1872 Рождение трагедии
- Несвоевременные размышления в четырех частях
- Об истине и лжи во вненравственном смысле (и др.)
2. 1876-1882
- 1878 Человеческое, слишком человеческое
- 1881 Утренняя заря
- 1882 Веселая наука
3. 1883–1885: Так говорил Заратустра
4. 1886-1888
- 1886 По ту сторону добра и зла
- 1887 К генеалогии морали
- 1888 Случай Вагнер
- 1888 Сумерки идолов
- 1888 Ницше contra Вагнер
- 1888 Антихрист (опубликовано в 1895)
- 1888 Ecce Homo (опубликовано в 1908)
Тред №1 https://2ch.hk/ph/arch/2023-10-04/res/124037.html
Тред №2 https://2ch.hk/ph/arch/2024-02-25/res/134698.html
Тред №3 https://2ch.su/ph/arch/2025-03-13/res/152275.html#152275
Тред №4 >>167630 (OP)
Die Reformation; Leibniz; Kant und die sogenannte deutsche Philosophie; die Freiheits-Kriege; das Reich — jedes Mal ein Umsonst für Etwas, das bereits da war, für etwas Unwiederbringliches… Es sind meine Feinde, ich bekenne es, diese Deutschen: ich verachte in ihnen jede Art von Begriffs- und Werth-Unsauberkeit, von Feigheit vor jedem rechtschaffnen Ja und Nein. Sie haben, seit einem Jahrtausend beinahe, Alles verfilzt und verwirrt, woran sie mit ihren Fingern rührten, sie haben alle Halbheiten — Drei-Achtelsheiten! — auf dem Gewissen, an denen Europa krank ist, — sie haben auch die unsauberste Art Christenthum, die es giebt, die unheilbarste, die unwiderlegbarste, den Protestantismus auf dem Gewissen… Wenn man nicht fertig wird mit dem Christenthum, die Deutschen werden daran schuld sein…
"Ein zentraler Gedanke von N.s Sprachkritik, der in FW 354, KSA 3, 590‒593 noch zu einer Bewusst- seinstheorie erweitert wird. Die Sprachkritik, wie sie in 128, 21‒26 vorgetragen ist, geht von der Priorität — sowohl zeitlich wie auch in der Wertigkeit — der „eigentlichen Erlebnisse“ aus und konstruiert Sprachkritik damit dualistisch: Ein Eigentliches, auf das es ankommt, wird von der Sprache verborgen oder vermittelmäßigt. N.s Sprach- und Sprechvielfalt in GD ließe sich so als Versuch verstehen, die Sprache durch sich selbst zu überlisten und der Vermittelmäßi- gung durch immer neue Überraschung zu entgehen, ja durch die Überraschung den Lesern „eigentliche Erlebnisse“ zu bescheren. Das Problem besteht freilich darin, woher man wissen kann, dass es vorsprachliche „Erlebnisse“ gibt und wie sie beschaffen sind."
— Nietzsche contra Andreas Urs Sommer [und alle Nietzsche-Kommentar].
... Es steht Niemandem mehr frei, im jetzigen Deutschland seinen Kindern eine vornehme Erziehung zu geben: unsre „höheren“ Schulen sind allesammt auf die zweideutigste Mittelmässigkeit eingerichtet, mit Lehrern, mit Lehrplänen, mit Lehrzielen. Und überall herrscht eine unanständige Hast, wie als ob Etwas versäumt wäre, wenn der junge Mann mit 23 Jahren noch nicht „fertig“ ist, noch nicht Antwort weiss auf die „Hauptfrage“: welchen Beruf? — Eine höhere Art Mensch, mit Verlaub gesagt, liebt nicht „Berufe“, genau deshalb, weil sie sich berufen weiss… Sie hat Zeit, sie nimmt sich Zeit, sie denkt gar nicht daran, „fertig“ zu werden, — mit dreissig Jahren ist man, im Sinne hoher Cultur, ein Anfänger, ein Kind. — Unsre überfüllten Gymnasien, unsre überhäuften, stupid gemachten Gymnasiallehrer sind ein Skandal: um diese Zustände in Schutz zu nehmen, wie es jüngst die Professoren von Heidelberg gethan haben, dazu hat man vielleicht Ursachen, — Gründe dafür giebt es nicht.
NB: если авторы NK правы, то и Платона ("оппонента" Ницше (враг ли Ницше Платону реальному, а не "письменному"? или друг?)) всем следует выбросить прямо в мусорную корзину.
Wenn ich mir das Bild eines vollkommnen Lesers ausdenke, so wird immer ein Unthier von Muth und Neugierde daraus, ausserdem noch etwas Biegsames, Listiges, Vorsichtiges, ein geborner Abenteurer und Entdecker. Zuletzt: ich wüsste es nicht besser zu sagen, zu wem ich im Grunde allein rede, als es Zarathustra gesagt hat: wem allein will er sein Räthsel erzählen?
"Euch, den kühnen Suchern, Versuchern, und wer je sich mit listigen Segeln auf furchtbare Meere einschiffte, —
euch, den Räthsel-Trunkenen, den Zwielicht-Frohen, deren Seele mit Flöten zu jedem Irrschlunde gelockt wird:
— denn nicht wollt ihr mit feiger Hand einem Faden nachtasten; und wo ihr errathen könnt, da hasst ihr es, zu erschliessen…"
... But to grasp that you would have to have already learned how to look round the corner, as I can — precisely so that your glance can anticipate the illustrious country to which at first a crooked path leads, a path through "fields of misfortune", as my friend Heraclitus Empedocles has just whispered to me {cf. Empedocles, fragment 121} ...
... Meinem Brummbär Erwin
Auf die Gefahr hin, dich nochmals durch meine Blindheit gegen Monsieur Taine, der ehemals den Veda gedichtet hat zu entrüsten, wage ich es, dich unter die Götter zu versetzen und die allerliebste Göttin neben dich…
An Georg Brandes in Kopenhagen (Entwurf)
<Turin, Anfang Dezember 1888>
Werther Freund, ich halte für nöthig, Ihnen ein paar Dinge aller ersten Rangs mitzutheilen: geben Sie Ihr Ehrenwort drauf, daß die Geschichte unter uns bleibt. Wir sind eingetreten in die große Politik, sogar in die allergrößte… Ich bereite ein Ereigniß vor, welches höchst wahrscheinlich die Geschichte in zwei Hälften spaltet, bis zu dem Punkte, daß wir eine neue Zeitrechnung haben werden: von 1888 als Jahr Eins an. Alles, was heute oben auf ist, Triple-Allianz, sociale Frage geht vollständig über in eine Individuen-Gegensatz-Bildung: wir werden Kriege haben, wie es keine giebt, aber nicht zwischen Nationen, nicht zwischen Ständen: Alles ist auseinander gesprengt, — ich bin das furchtbarste Dynamit, das es giebt. — Ich will in 3 Monaten Aufträge zur Herstellung einer Manuscript-Ausgabe geben von |„Der Antichrist. Umwerthung aller Werthe“|, sie bleibt vollkommen geheim: sie dient mir als Agitations-Ausgabe. Ich habe Übersetzungen in alle europäischen Hauptsprachen nöthig: wenn das Werk erst heraus soll, so rechne ich eine Million Exemplare in jeder Sprache als erste Auflage. Ich habe an Sie für die dänische, an Herrn Strindberg für die schwedische Ausgabe gedacht. — Da es sich um einen Vernichtungsschlag gegen das Christenthum handelt, so liegt auf der Hand, daß die einzige internationale Macht, die ein Instinkt-Interesse an der Vernichtung des Christenthums hat, die Juden sind — hier giebt es eine Instinkt-Feindschaft, nicht etwas „Eingebildetes“ wie bei irgend welchen „Freigeistern“ oder Socialisten — ich mache mir den Teufel was aus Freigeistern. Folglich müssen wir aller entscheidenden Potenzen dieser Rasse in Europa und Amerika sicher sein — zu alledem hat eine solche Bewegung das Großcapital nöthig. Hier ist der einzige natürlich vorbereitete Boden für den größten Entscheidungs-Krieg der Geschichte: das Übrige von Anhängerschaft kann erst nach dem Schlage in Betracht gezogen werden. Diese neue Macht, die sich hier bilden wird, dürfte im Handumdrehn die erste Weltmacht sein: zugegeben daß zunächst die herrschenden Stände die Partei des Christenthums ergreifen, so ist die Axt ihnen insofern an die Wurzel <gelegt>, als gerade alle starken und lebendigen Individuen aus ihnen unbedingt ausscheiden werden. Daß alle geistig ungesunden Rassen im Christenthum den Glauben der Herrschenden bei dieser Gelegenheit empfinden, folglich für die Lüge Partei nehmen werden, das zu errathen braucht man nicht Psycholog zu sein. Das Resultat ist, daß hier das Dynamit alle Heeresorganisation alle Verfassung sprengt: daß die Gegnerschaft nicht Anderes constituirt und auf Krieg ungeübt dasteht. Alles in Allem, werden wir die Offiziere in ihren Instinkten für uns haben: daß es im aller höchsten Grad unehrenhaft, feige, unreinlich ist, Christ zu sein, dies Urtheil trägt man unfehlbar aus meinem „Antichrist“ mit sich fort. — (Zunächst erscheint das „Ecce homo“ von dem ich sprach, worin das letzte Capitel einen Vorgeschmack giebt, was bevorsteht, und wo ich selbst als Mensch des Verhängnisses auftrete…) Was den deutschen Kaiser betrifft, so kenne ich die Art, solche braunen Idioten zu behandeln: das giebt einem wohlgerathenen Offizier das Maß ab. Friedrich der Große war besser, der wäre sofort in seinem Elemente. — Mein Buch ist wie ein Vulkan, man hat keinen Begriff aus der bisherigen Litteratur, was da gesagt wird, und wie die tiefsten Geheimnisse der menschlichen Natur plötzlich mit entsetzlicher Klarheit herausspringen. Es giebt eine Art darin, das Todesurtheil zu sprechen, die vollkommen übermenschlich ist. Und dabei weht eine grandiose Ruhe und Höhe über das Ganze — es ist wirklich ein Weltgericht, obwohl Nichts zu klein und versteckt ist, was hier nicht gesehen und ans Licht gezogen werde. Wenn Sie endlich das Gesetz gegen das Christenthum unterzeichnet, der „Antichrist“ lesen, das den Schluß macht, wer weiß, so schlottern vielleicht selbst Ihnen, fürchte ich, die Gebeine…
Das Gesetz gegen das Christenthum hat als Überschrift: Todkrieg dem Laster: das Laster ist das Christenthum
Der erste Satz: Lasterhaft ist jede Art Widernatur; die lasterhafteste Art Mensch ist der Priester: der lehrt die Widernatur. Gegen den P<riester> hat man nicht Gründe, man hat das Zuchthaus nöthig.
Der vierte (Satz) Die Predigt der Keuschheit ist eine öffentliche Aufreizung zur Widernatur. Jede Verachtung des geschlechtlichen Lebens, jede Verunreinigung desselben durch den Begriff „unrein“ ist die eigentliche Sünde gegen den heiligen Geist des Lebens.
Der 6. Satz heißt Man soll die heilige Geschichte nennen mit dem Namen den sie verdient, als verfluchte Geschichte; man soll die Worte „Gott“ „Heiland“ „Erlöser“ „Heiliger“ zu Schimpfworten, zu Verbrecher-Abzeichen benutzen.
Umwerthung aller Werthe? Da wird erst — — —
Siegen wir, so haben wir die Erdregierung in den Händen — den Weltfrieden eingerechnet… Wir haben die absurden Grenzen der Rasse Nation und Stände überwunden: es giebt nur noch Rangordnung zwischen Mensch und Mensch und zwar eine ungeheure lange Leiter von Rangordnung.
Da haben Sie das erste welthistorische Papier: Große Politik par excellence.
NB. Suchen Sie mir einen Meister als ersten Übersetzer — ich kann nur Meister der Sprache brauchen.
Humans up to now as embryos, into which all configuring powers penetrate — basis of humans' profound restlessness {. . .}
(CW 15, 26[243])
How naively we carry our moral valuations into things, e.g., when we speak of laws of nature! It might be useful once to conduct an experiment of a completely different manner of interpretation: so that through an embittered contradiction we come to understand how very unconsciously our moral canon (preference for truth, law, rationality etc.) reigns in our entire so-c<alled> science.
Put popularly: God has been refuted, but not the devil: and all divine functions are also part of his nature: the opposite did not work!
(CW 16, 39[14], 181-82)
against the word "appearances."
NB. Appearance as I understand it is the actual and single reality of things — that which first merits all existing predicates and which relatively speaking is best described with all, therefore even the most opposing predicates. But with this word nothing more can be expressed than its inaccessibility for logical procedures and distinctions: therefore "appearance" as opposed to "logical truth" — but which itself is only possible in an imaginary world. Thus I do not posit "appearance" in opposition to "reality" but conversely take appearance as the reality that resists transformation into an imaginary "truth-world." A specific name for this reality would be "the will to power," namely described from the inside and not from the standpoint of its incomprehensible fluid protean nature.
(CW 16, 40[53], 208)
Авторы, использованные Ницше на предмет рассмотрения термина/Begriff "реальность" и его содержания: Lange ("Geschichte des Materialismus und Kritik seiner Bedeutung in der Gegenwart"), Liebmann ("Zur Analysis der Wirklichkeit ... 2nd ed.", "Gedanken und Thatsachen ...", "Aphorismen und Studien ...", "Die mechanische Naturerklarung", "Idee und Entelechie"), Schopenhauer ("Sammtliche Werke" (ed. Julius Frauenstadt)), Teichmuller ("Die wirkliche und die scheinbare Welt: Neue Grundlegung der Metaphysik"), Ernst Mach ("Beiträge zur Analyse der Empfindungen"), de Roberty ("L'ancienne et la nouvelle philosophie: essai sur les lois générales du développement de la philosophie"; для "Ману", "Магомета" и "Израиля": Julius Wellhausen & Louis Jacolliot & Hermann Oldenberg & Taine & Lecky), Hartmann ("Philosophie des Unbewussten ..."), Georg Schneider ("Der thierische Wille ..."), Richet ("L'homme et l'intelligence"), Carl Nägeli ("Mechanisch-physiologische Theorie der Abstammungslehre ..."), Joly ("Psychologie des grands hommes"), Harald Høffding ("Psychologie in Umrissen Auf Grundlage Der Erfahrung"), Galton ("Inquiries into Human Faculty and its Development"), Charles Féré ("Sensation et Mouvement", "Dégénérescence et criminalité"), Afrikan Spir ("Denken und Wirklichkeit: Versuch einer Erneuerung der kritischen Philosophie"), Arnobius ("Sieben Bücher wider die Heiden"), Herrmann ("Cultur und Natur: Studien im Gebiete der Wirthschaft"), Hellwald ("Culturgeschichte in ihrer natürlichen Entwicklung", "Die Erde und ihre Völker"), Leopold Schmidt ("Die Ethik der alten Griechen"), William Rolph ("Biologische Probleme zugleich als Versuch zur Entwicklung einer rationellen Ethik"), Guyau ("L'irréligion de l'avenir : étude sociologique"). (Академические труды Овербека и Роде, как и Брандеса, в списке не приведены по причине их очевидной необходимости быть включенными в список по умолчанию.)
Dionysos:
Sei klug, Ariadne!...
Du hast kleine Ohren, du hast meine Ohren:
steck ein kluges Wort hinein! —
Muss man sich nicht erst hassen, wenn man sich lieben soll?...
Ich bin dein Labyrinth...
Обскуранты. — Суть тёмного искусства обскурантизма не в том, что оно стремится омрачить умы, а в том, что оно стремится очернить картину мира, затмить наше представление о существовании. С этой целью оно часто прибегает к средствам, препятствующим просветлению умов; но иногда оно прибегает к прямо противоположным средствам и стремится, посредством крайней утончённости интеллекта, вызвать утомление от его плодов. Тонкие метафизики, подготавливающие почву для скептицизма и своей чрезмерной проницательностью порождающие недоверие к проницательности, — хорошие орудия для более утончённого обскурантизма. — Возможно ли, что даже Канта можно было бы использовать для этой цели? Более того, что, согласно его собственному позорному заявлению, он намеревался сделать нечто подобное, по крайней мере временно: проложить путь вере, устанавливая границы познанию? — чего ему, конечно, не удалось сделать, ни ему, ни его последователям на волчьих и лисьих тропах этого утонченнейшего и опаснейшего из всех мракобесий, ибо черное искусство предстает здесь в завесе света.
Справедливо будет называть таковых либо "ужасный гибрид болезни и воли к власти, которые называют основателями религий", либо "тиранами духа". Ницше поддерживает не тиранию духа/ума/Geist (см. JGB-9), а аристократию духа (vornehm, чему посвящён весь последний раздел JGB и заключительная глава EH, где описывается, кого "ищет" "Заратустра", алкионический).
Любить врагов своих? Думаю, это хорошо усвоено: это происходит сегодня тысячекратно, в малом и большом; более того, иногда случается нечто более высокое и возвышенное – мы учимся презирать, когда любим, и именно тогда, когда любим сильнее всего, – но всё это бессознательно, без шума, без помпы, с тем стыдом и скрытностью доброты, которые запрещают устам произносить торжественные слова и формулы добродетели. Мораль как отношение – сегодня нам не по вкусу. Это тоже прогресс: подобно тому, как прогрессом наших отцов стала в конечном итоге религия как отношение, включая враждебность и вольтеровскую озлобленность по отношению к религии (и всё то, что прежде относилось к свободомыслящему языку жестов). Это музыка нашей совести, танец нашего духа, которому отказываются соответствовать все пуританские литании, все моральные проповеди и филистерство.
Mitleiden wirkt an einem Menschen der Erkenntniss beinahe zum Lachen, wie zarte Hände an einem Cyklopen.
Противный "идеал": ... Здесь не говорит фанатик, здесь не «проповедуют», здесь не требуют веры: из бесконечного изобилия света и глубины счастья капля за каплей, слово за словом падает – нежная медлительность – вот темп этих речей. Такие вещи доходят лишь до самых избранных; быть здесь слушателем – неслыханная привилегия; никто не волен слушать Заратустру… Разве Заратустра во всём этом не соблазнитель?… Но что говорит он сам, впервые вернувшись в своё одиночество? Совершенно противоположное тому, что сказал бы в таком случае любой «мудрец», «святой», «спаситель мира» или другой декадент… Он не только говорит иначе, он сам другой…
K >>176574
— Zuletzt kommt es darauf an, zu welchem Zweck gelogen wird. Dass im Christenthum die „heiligen“ Zwecke fehlen, ist mein Einwand gegen seine Mittel. Nur schlechte Zwecke: Vergiftung, Verleumdung, Verneinung des Lebens, die Verachtung des Leibes, die Herabwürdigung und Selbstschändung des Menschen durch den Begriff Sünde, — folglich sind auch seine Mittel schlecht.
И эти строки читать следует с задней мыслью "невырыванияизконтекста" прочитанного....
... [5] И действительно, вот моё понимание [Einsicht]: учителя [Lehrer], вожди [Führer] человечества, теологи [Theologen] в целом тоже были декадентами: отсюда переоценка всех ценностей во что-то враждебное жизни, отсюда мораль… [6] Определение морали: мораль — идиосинкразия декадентов, с задней мыслью — отомстить жизни — и с успехом. [7] Я придаю ценность [Werth] этому определению.
Vorausgesetzt, dass die Wahrheit ein Weib ist —, wie? ist der Verdacht nicht gegründet, dass alle Philosophen, sofern sie Dogmatiker waren, sich schlecht auf Weiber verstanden? dass der schauerliche Ernst, die linkische Zudringlichkeit, mit der sie bisher auf die Wahrheit zuzugehen pflegten, ungeschickte und unschickliche Mittel waren, um gerade ein Frauenzimmer für sich einzunehmen?
— Предположим, что истина есть женщина, – как? разве не обоснованно подозрение, что все философы, поскольку они были догматиками, плохо понимали женщин? что ужасающая серьезность и неуклюжая назойливость, с которой они до сих пор имели обыкновение относиться к истине, были неловким и непристойным средством для того, чтобы пленить именно женщину.
— Предположив, что истина есть женщина, - как? разве мы не вправе подозревать, что все философы, поскольку они были догматиками, плохо понимали женщин? что ужасающая серьезность, неуклюжая назойливость, с которой они до сих пор относились к истине, были непригодным и непристойным средством для того, чтобы расположить к себе именно женщину.
— Если истина – женщина, то как? Разве нет оснований подозревать, что все философы, поскольку они были догматиками, мало понимали женщин? Что ужасная серьёзность, неуклюжая навязчивость, с которой они до сих пор подходили к истине, были неуклюжими и неподходящими средствами завоевания [winning over] женщины?
> это "für sich" упущенное, и меняющее вообще весь смысл
предположим, я вижу медную трубу: теперь я её шатаю, как дерево, ибо зачем так переводить? лучше сразу застрелиться: от упущения сего "nothing more" меняется весь смысл всего введения и весь смысл/интенция всей книги (ведь просто "к себе" - это одно, "расположить вообще" - это другое, а именно "means for nothing more than charming a female for themselves" (т.е. ударение на некое интеллектуальное попрошайничество пред "женщиной-истиной", чтобы она была только их и больше не принадлежала никому (что Ницше повторяет в A когда упрекает Лютера в глупости, будто бы истина "одним доступна, а другим - нет": "... истина не есть что-нибудь такое, что мог бы иметь один, а не иметь другой: так могли думать об истине только мужики или апостолы из мужиков вроде Лютера ...")) - это третье, другое, в смысле "наикапитальнейшем"..... огромный жирный минус составителям издания и перевода РАН, да и другого перевода на русский - тоже... большой плюсик составителям и переводчикам изданий для Stanford.
>также: содержание главы "Четыре великих заблуждения" из СИ ["Cумерки Я-идеалов" ("Я-идеал" - по Лакану (соответственно: понятие "Бог"))] доказывает, что "Человеческое, слишком человеческое" является частью основного корпуса произведений Ницше, и его содержимое, хоть и было подвергнуто сомнению самим Ницше, до конца и полностью не отвергается (следовательно, хоть "Об истине и лжи во вненравственном смысле", "Лекции о будущности наших образовательных учреждений" и "Несвоевременные размышления" также принадлежат к подготовке основного периода творчества Ницше, начинать читать Ницше следует если не с "Рождения трагедии [Эллинство и пессимизм]", то как минимум с этого двухтомника (а не сосредотачивать абсолютно всё внимание на "По ту сторону добра и зла"))
>inb4: Что есть счастье? - ... Не удовлетворённость, но стремление к власти, не мир вообще, но война, не добродетель, но способность [mastery] (добродетель в стиле Ренессанс, virtu, добродетель, свободная от моралина).
... Die Schwachen und Missrathnen sollen zu Grunde gehn: erster Satz unsrer Menschenliebe. Und man soll ihnen noch dazu helfen. ...
"... The book's main idea is that phenotype should not be limited to biological processes such as protein biosynthesis or tissue growth, but extended to include all effects that a gene has on its environment, inside or outside the body of the individual organism."
Vorausgesetzt, dass die Wahrheit ein Weib ist —, wie? ist der Verdacht nicht gegründet, dass alle Philosophen, sofern sie Dogmatiker waren, sich schlecht auf Weiber verstanden? dass der schauerliche Ernst, die linkische Zudringlichkeit, mit der sie bisher auf die Wahrheit zuzugehen pflegten, ungeschickte und unschickliche Mittel waren, um gerade ein Frauenzimmer für sich einzunehmen? ...
Man hält das Weib für tief — warum? weil man nie bei ihm auf den Grund kommt. Das Weib ist noch nicht einmal flach.
Усиливая аргумент до абсолютного порядка, дабы выделить его в единственность как принцип: в области мышления нет никакой [чистой] "мысли". Здесь не царит "разум". Если истина - "женщина", то законы поведения и человека в области поведения относительно "истины" эволюционны, они ничем не отличаются и полностью зеркальны ("зеркальны" как "mirror neurons") поведениям, привычкам и "инстинктам" (что, собственно, раскрывает суть понятия "инстинкт", как его использует Ницше) элементарным, "базовым", которые относятся к простейшим "истинам", таким как питание, отдых, территориальность, избегание, "прокреация" (ухаживание, сексуальное взаимодействие, привязанность, уход за потомством и т.д. (сам Ницше не избегает этого положения, завершением стихов в "Семи печатях" отражая эту интенцию, действительную интенцию "познающего" ("Никогда еще не встречал я женщины, от которой желал бы детей, кроме той, что люблю я: ибо я люблю тебя, о [Необходимость] Вечность!"))).
И, вероятно, нет даже никакой возможности выйти за пределы этой "разумности" ума, даже когда особь встречается с фактами (истинами), противоречащим её "истинам". Во всех ситуациях вроде подобных особь начинает предпочитать ложь, потому что ложь, согласно эволюционному порядку (см. СИ, "Анти-Дарвин") "способствует её жизни" (на деле: только вредит, но т.к. особь не способна это увидеть, то это не входит даже в область её бессознательного...).
Следовательно, не "антропность" ("антропность" неантропна) является помехой истинности ("нагой", т.е. такой как она есть, со всеми парадоксами и антиномиями, не отвергаемой лишь потому, что она [в эволюционном смысле, смысле понимания текста homo natura] не нравится), а проблемы эволюции, "адаптации" (как таковая, "адаптация" не помеха истине, - что вреднее, так это формы лжи ("форма текуча, смысл изменчив ещё более"), "не способствующие жизни", которые "однажды нас погубят" (из чего становится очевидным, что наилучшая форма адаптации - это адаптация активная, а не реактивная, т.к. последняя всегда перекрывается "ressentiment", что не случается в случае активности "субъекта" или "агента" (другое название этого феномена - "справедливость" (но только в случае истинности этой "справедливости")))). И если субъект сугубо эволюционно "знать" не может (lisez: "decadence"; Сократ: "я знаю, что я ничего не знаю" есть лишь отражение природы Сократа, и подобных ему), то к истине, действительной истине ("нагой"), ему путь закрыт, раз и навсегда.
Что и отражает, как проблему, введение к "Jenseits von Gut und Böse".
(Но это только и означает, что когда речь идёт о "истине", то в этом нет никакой ни истины, ни её "речи". Потому что в этом случае "плётка" оказывается либо у "Жизни", либо у "Мудрости"-истины (что, в целом, практически одно и то же? разве есть разница между "Мудростью" и "Жизнью"?), - но это не есть предпочтительное для "мыслящего" (например, "прославленного мудреца"), т.к. это не соответствует целям его эволюции: предпочтительнее остаться с ложным чувством власти, чем не иметь возможности властвовать. Но т.к. истину это не прельщает, то и власть, как таковая, просто устраняется: наступает decadence.
[ Говоря проще: Ницше "нащупал" проблематику, для описания которой у него не хватает научного инструментария. Поэтому ему приходится использовать параболы, аллегории, метафоры и пр. для выражения, собственно, истины, разрешение которой возможно только в будущей "инстанции" познания (см. JGB-230), а не той, что ему - современна.
Или, другими словами, та же проблема: нужно быть [или "стать"] имморалистом, чтобы поступать [истинно] морально ("аморальность" это не имморализм). Иначе это не возможно, в силу ограничений, накладываемых как моралью, так и условиями акта действия, ситуаций. ])
(Из чего случайно ["эволюционно"] и образуется "die Wahre Welt", который "в себе" есть ничто иное, как клетка, - для птиц.
[о сугубо ницшевском "шовинизме" (и отношении к феминизму)]
"Unter Frauen. — „Die Wahrheit? Oh Sie kennen die Wahrheit nicht! Ist sie nicht ein Attentat auf alle unsre pudeurs?“ —"
— Das Weib, je mehr Weib es ist, wehrt sich ja mit Händen und Füssen gegen Rechte überhaupt: der Naturzustand, der ewige Krieg zwischen den Geschlechtern giebt ihm ja bei weitem den ersten Rang.)
1) W. Stegmaier: "An Orientation to the Philosophy of Friedrich Nietzsche" - https://files.catbox.moe/ksan1y.pdf
2) W. Stegmaier: "Orientierung im Nihilismus – Luhmann meets Nietzsche" - https://www.degruyterbrill.com/document/doi/10.1515/9783110481198/html
3) G. Abel: "Die Dynamik der Willen zur Macht und die ewige Wiederkehr" - https://www.degruyterbrill.com/document/doi/10.1515/9783110858334/html
4) Nietzsche-Lektüren: https://www.degruyterbrill.com/serial/nl-b/html
5) Historischer und kritischer Kommentar zu Friedrich Nietzsches Werken: https://www.degruyterbrill.com/serial/nk-b/html
6) Архив: https://www.nietzschesource.org/
7) Перевод "Дионисийских дифирамбов": https://polutona.ru/books/NitscheDif.pdf
О человек! Внемли! [ Oh Mensch! Gieb Acht! ]
ДВА!
Что говорит глубокая полночь? [ Was spricht die tiefe Mitternacht? ]
ТРИ!
«Я спала, я спала —, [ „Ich schlief, ich schlief —, ]
ЧЕТЫРЕ!
«От глубокого сна я пробудилась: — [ „Aus tiefem Traum bin ich erwacht: — ]
ПЯТЬ!
«Мир глубок, [ „Die Welt ist tief, ]
ШЕСТЬ!
«И глубже, чем представлял себе день. [ „Und tiefer als der Tag gedacht. ]
СЕМЬ!
«Глубока его скорбь —, [ „Tief ist ihr Weh —, ]
ВОСЕМЬ!
«Радость — глубже даже сердечной боли: [ „Lust — tiefer noch als Herzeleid: ]
ДЕВЯТЬ!
«Скорбь говорит: "Прейди!" [ „Weh spricht: Vergeh! ]
ДЕСЯТЬ!
«Но всякая радость желает вечности —, [ „Doch alle Lust will Ewigkeit —, ]
ОДИННАДЦАТЬ!
«— желает глубокой, глубокой вечности!» [ „— will tiefe, tiefe Ewigkeit!“ ]
ДВЕНАДЦАТЬ!
>"For example, I am by no means a bogeyman, a moral monster—I am, in fact, the antithesis of the kind of person who has previously been revered as virtuous. Between you and me, it seems to me that this is precisely what makes me proud. I am a disciple of the philosopher Dionysus; I would rather be a satyr than a saint."
>"Eins aber weiss ich, — von dir selber lernte ich’s einst, oh Zarathustra: wer am gründlichsten tödten will, der lacht."
>"Nur Narr! Nur Dichter!…"
So sterben,
wie ich ihn einst sterben sah:
siegend, vernichtend…
Я вас не понял. Т.е. вопрос был сначала о форматировании, затем перешёл на тему интонации, потом к словоупотреблению (прагматике), и затем совсем уж к семантике (т.е. отрывая от изначального тезиса о форме, - пошло уже о содержании, - но почему и как оно имеет отношение к форме, - это мне неизвестно: одно я скажу точно, - вот это "как", точнее, ответ на это "как" и есть ответ на всё ваше словоупотребление/текст - в совокупности, в целом).
В любом случае, - ни я, ни тема вашего сообщения темой треда не являются. Следовательно, таким вопросам здесь нет места.
Если речь была только о первом - это зависит от места и способа коммуникации, также от контекста, особенно, - от того, как использует акценты тот, кому предназначено сообщение, ещё от медиума. Возможно медиум играет даже большую роль в формировании стилистики сообщения, количества сообщений, времени их отправки, способа подачи и т.п.
Также эффекты околосоциальные (на языке Биона: групповые) тоже нельзя списывать, но они в каждом случае индивидуальные, в случае психоанализа это называется "проекциями" либо (обратное) "интроекциями".
В общем, это отдельная тематика, не для этого треда.
— Unabhängigkeit. — Unabhängigkeit (in ihrer schwächsten Dosis „Gedankenfreiheit“ benannt) ist die Form der Entsagung, welche der Herrschsüchtige endlich annimmt, — er, der lange Das gesucht hat, was er beherrschen könnte, und Nichts gefunden hat, als sich selber.
NB. У P. Bornedal можно увидеть трактовку "врат" из "Von Gesicht und Räthsel" как петли (число 8, положенное в горизонтальное положение, где врата находятся именно на пересечении). Это дополняется такой же аргументацией другого автора (и на этом построен его труд "Surface and the Abyss").
В этот раз предлагаю к вниманию этот кусочек из менее "интересного" (комментаторам; хотя очень, очень значимого для Ницше) произведения (в отличие от MA, Ницше не хотел убрать его с рынка и из oeuvre):
Die zwei Richtungen. — Versuchen wir den Spiegel an sich zu betrachten, so entdecken wir endlich Nichts, als die Dinge auf ihm. Wollen wir die Dinge fassen, so kommen wir zuletzt wieder auf Nichts, als auf den Spiegel. — Diess ist die allgemeinste Geschichte der Erkenntniss.
и в качестве упражнения: попробуйте сами применить смысл этого афоризма к метафоре "врат" и ситуации "вечного возвращения" из Za-III, "Von Gesicht und Räthsel" (соответственно, к вопросу, что есть содержание этой мысли, особенно в эпистемологическом плане).
>особенно в эпистемологическом плане
Всё уже познано до нас нами же и при этом мы почти ничего. Как бы и не надо...
Ein Buch.
Schwermüthig scheu, solang du rückwärts schaust,
Der Zukunft trauend, wo du selbst dir traust:
Oh Vogel, rechn’ ich dich den Adlern zu?
Bist du Minerva’s Liebling U-hu-hu?
Niedergang.
„Er sinkt, er fällt jetzt“ — höhnt ihr hin und wieder;
Die Wahrheit ist: er steigt zu euch hernieder!
Sein Ueberglück ward ihm zum Ungemach,
Sein Ueberlicht geht eurem Dunkel nach.
Fromme Wünsche.
„Mögen alle Schlüssel doch
Flugs verloren gehen,
Und in jedem Schlüsselloch
Sich der Dietrich drehen!“
Also denkt zu jeder Frist
Jeder, der — ein Dietrich ist.
Ecce homo.
Ja! Ich weiss, woher ich stamme!
Ungesättigt gleich der Flamme
Glühe und verzehr’ ich mich.
Licht wird Alles, was ich fasse,
Kohle Alles, was ich lasse:
Flamme bin ich sicherlich.
["Der Anti-Christ."]
Sternen-Moral.
Vorausbestimmt zur Sternenbahn,
Was geht dich, Stern, das Dunkel an?
Roll’ selig hin durch diese Zeit!
Ihr Elend sei dir fremd und weit!
Der fernsten Welt gehört dein Schein:
Mitleid soll Sünde für dich sein!
Nur Ein Gebot gilt dir: sei rein![....]
"Эрвин Роде видел в этом стихотворении саморазоблачение Ницше (см.: Heckel K. Nietzsche. Sein Leben und seine Lehre. Leipzig, 1922 S. 93).-504."
Der verkappte Heilige.
Dass dein Glück uns nicht bedrücke,
Legst du um dich Teufelstücke,
Teufelswitz und Teufelskleid.
Doch umsonst! Aus deinem Blicke
Blickt hervor die Heiligkeit!
Interpretation.
Leg ich mich aus, so leg ich mich hinein:
Ich kann nicht selbst mein Interprete sein.
Doch wer nur steigt auf seiner eignen Bahn,
Trägt auch mein Bild zu hellerm Licht hinan.
Под волшебством дионисийского начала не только воссоединяется связь между людьми: даже отчуждённая, враждебная или порабощённая природа вновь празднует праздник примирения со своим потерянным сыном – человечеством. Земля охотно дарит свои дары, и хищники скал и пустыни мирно приближаются. Колесница Диониса осыпана цветами и венками: пантеры и тигры шагают под его ярмом. Превратите гимн «Радости» Бетховена в картину и не позволяйте своему воображению дрогнуть, когда миллионы людей в ужасе низвергаются в прах: именно так можно приблизиться к дионисийскому началу. Теперь раб – свободный человек; теперь все жёсткие, враждебные барьеры, воздвигнутые между человечеством нуждой, произволом или «бесстыдной модой», разрушены. Теперь, с Евангелием Мировой Гармонии, каждый чувствует себя не только единым, примиренным и слитым со своим ближним, но и единым целым, словно завеса Майи разорвалась и развевалась клочьями перед таинственным первобытным Единым. Поя и танцуя, человек выражает себя как член высшего сообщества: он разучился ходить и говорить и готов взмыть в воздух, танцуя. В его жестах говорит очарование. Подобно тому, как теперь говорят животные, а земля даёт молоко и мёд, так и в нём самом звучит нечто сверхъестественное: он ощущает себя богом; он сам теперь ходит так же восторженно и возвышенно, как видел хождение богов во сне. Человек больше не художник, он стал произведением искусства: художественная сила всей природы, ради высшего блаженного удовлетворения первобытного Единого, раскрывается здесь, в трепете опьянения. Здесь, человек, замешивается и обрабатывается тончайшая глина, драгоценнейший мрамор, и под удары резца дионисийского мирового художника раздаётся элевсинский мистериальный крик: «Вы падаете, миллионы? Чуете ли вы Творца, мир?» —
361, 20 Они манят и любят тебя, пока не разорвут на части:] Зловещее искушение путника напоминает то, что исходит от соблазнительно поющих сирен в «Одиссее»: «Сидя на зелёном берегу; и вокруг навалено множество костей / гниющих людей» (XII, 45 и далее = Гомер 1819, 1, 161). Нависшая над нами опасность быть разорванным на части также напоминает о дионисийских менадах, разорвавших мифического певца Орфея (ср. Метаморфозы XI, 1–66; Овидий 1853–1867, 3, 2–7).
Вот теперь стало понятно, что за "der Zauberer" и "кающийся духом": т.е. вагнеровский "двойник", представленный в труде и цитате выше, этот "волшебник"-"колдунишка", а именно (и конкретно): "Рождение трагедии из духа музыки". (Соответственно, понятно, что за "тень" (если Вагнер - "колдун", то Рэ - это "тень" ("Странник и его тень")), "добровольный нищий" и т.д. (т.е. это этапы "самопреодоления", как бы уже "пройденные" (оставленные позади) самим Ницше - соответственно, именно так и следует читать его труды, если хочется добиться их около-ницшевского понимания, а не некого mislead в сторону, отличной от ницшевской интерпретации, которую он полностью представил в двухкнижном труде JGB+ZGM (как бы (и не только "как бы") на замену двухтомника MA)).)
361, 21. Рой духов. Выражение «роевые духи» встречается уже у Мартина Лютера; ср. его проповедь «О таинстве Тела и Крови Христовых» (Widder die Schwarmgeister) 1526 года. В «FW» слово «Schwarmgeister» (в значении «энтузиасты») вновь встречается в разделе 149, где оно служит эпитетом для древних орфиков (ср. 493, 13). См. также посмертную записку NL 1880/1881, 10[B46], в которой говорится: «Мой успех у Schwarmgeister: я вскоре устал от него и перестал доверять ему» (KSA 9, 422, 5 и далее), а также NL 1883, 9[20], KSA 10, 351, 17 и далее: «С 1000 злобностью я отомстил всякому приукрашиванию и фанатизму». В письме Францу Овербеку, написанном уже после выхода первого номера «FW», Н. жаловался на неприятных «энтузиастов», называя конкретные имена: «В моём гостевом доме живёт господин Пауль Ланцки, мой большой поклонник [Н. в то время жил в Ницце], мой большой поклонник: бывший редактор «Rivista Europea», короче говоря, литератор. Но когда вчера он дал мне прочесть длинное эссе обо мне (напечатанное в венгерской газете!), у меня не осталось иного выбора, кроме как поступить так же, как в прошлом году с доктором [Йозефом] Панетом, также большим поклонником и поклонником: а именно, обязать его не писать обо мне. Я совершенно не хочу, чтобы вокруг меня росли новые Ноли, Поли и «Коли», и я предпочитаю свою абсолютную секретность в тысячу раз больше, чем посредственный энтузиазм». (22 декабря 1884 г., KSB) 6/KGB III 1, № 566, стр. 573, строки 30–41) Н. здесь ссылается на «вагнеровцев» Людвига Ноля (1831–1885) и Рихарда Поля (1826–1896); о предыстории и о том, кто или что стоит за «Колем», см. NK KSA 6, 324, 8 f.
На фоне этих цитат ещё очень интересна связь элевсинских мистерий, орфизма (Орфей вроде бы поклонник Аполлона в большей степени, чем Диониса), пифагореизма, Сократа, Платона и т.д., как нечто не очень выявленное и в целом в [современном] философском дискурсе пропускаемое, и как будто бы не имеющее отношение (подобно измене в браке [с "Истиной" (или "с Истиной")] или какой-то другой постыдности, на самом деле очень отличительной и, вероятно (?), много объясняющей... (но тогда вся критика Ницше идёт прахом, т.к. Платон и Сократ тоже оказываются "дионисичными" в смысле "обезбашенными", просто по-другому "обезбашенными" и возможно даже как-то по-плохому, по-"злому" (?) "обезбашенными"... что возвращает меня к раннему утверждению[-убеждению] что в Платоне не столь уж много "сократизма", а именно, - истинности (а не "Истины") и ума (что Платон это только разновидность мистического (и быть может в Ницше намного меньше и вообше нет мистики, в отличие от того, что ему вменяют (выводя из него - самих себя (например, декадентов разума)))))).
отсюда следует и вопрос, а не является ли "платоническая" любовь, собственно, [естества] - развращением?.. но тогда нужно переосмысливать всё мышление, заново!
(ну и кто будет заниматься этой проблемой?..)
Но у кого хватило бы времени ждать таких слуг! - они являются, очевидно, слишком редко, во все времена их наличность так невероятна! В конце концов приходится делать все самому, чтобы самому знать кое-что, - это значит, что приходится делать много! - Но любопытство, подобное моему, все же остается приятнейшим из всех пороков, - прошу прощения! я хотел сказать: любовь к истине получает свою награду на небесах и уже на земле.
Возможно, кто-то, по крайней мере среди моих друзей, помнит, что изначально я вступил в этот современный мир с некоторыми заблуждениями и переоценками, и, конечно же, с надеждой. Я понимал – кто знает, на каком личном опыте? – философский пессимизм XIX века как признак более высокой силы мысли, более победоносной полноты жизни, чем та, что была выражена в философии Юма, Канта и Гегеля. Я воспринимал трагическое знание как высшую роскошь нашей культуры, как её самую драгоценную, благороднейшую, самую опасную форму расточительства, но тем не менее, благодаря своей чрезмерности, как её допустимую роскошь. Точно так же я верно истолковал музыку Вагнера как выражение дионисийского могущества души; в ней, как мне казалось, я слышал землетрясение, в котором первозданная сила жизни, сдерживаемая веками, наконец находит выход, независимо от того, потрясается ли от этого всё то, что сегодня именует себя культурой. Видно то, что я не понял, и то, что я дал Вагнеру и Шопенгауэру – вместе со мной… Всякое искусство, всякая философия могут рассматриваться как лекарство и помощь для жизни, растущей или увядающей: они всегда предполагают страдание и страдальцев. Но есть два рода страдальцев: одни страдают от избытка жизни, желают дионисийского искусства и равно трагического понимания и взгляда на жизнь, – и другие страдают от скудости жизни, требуют мира, тишины, спокойного моря или опьянения, спазмы, оцепенения искусства и философии. Месть самой жизни – самый сладострастный вид опьянения для таких оскудевших людей!… Вагнер, как и Шопенгауэр, соответствует двойной потребности последних: они отрицают жизнь, они клевещут на неё, и поэтому они мои антиподы. — Самый богатый полнотой жизни, дионисический бог и человек, может позволить себе не только зрелище ужасного и сомнительного, но и ужасное деяние и всякую роскошь разрушения, разложения, отрицания, — в нем злое, бессмысленное, безобразное представляется позволительным, как это представляется допустимым в природе, вследствие избытка созидательных, восстанавливающих сил, которые из любой пустыни могут создать цветущую, плодородную землю. Наоборот, самые страдающие, самые бедные в жизни, больше всего нуждаются в кротости, миролюбии и доброте — в том, что сегодня называют человечностью — как в мыслях, так и в действиях, если возможно, в Боге, который действительно является Богом для больных, спасителем, а также в логике, в концептуальной постижимости существования даже для идиотов — типичные «свободные умы», как «идеалисты» и «прекрасные души», все являются декадентами — короче говоря, в определенной теплой, избегающей страха узости и замкнутости в оптимистических горизонтах, которые допускают опустошение... Таким образом, я постепенно научился понимать Эпикура, противоположность дионисийскому греку, а также христианина, который на самом деле является лишь разновидностью эпикурейца и со своей «верой делает человека блаженным» следует принципу гедонизма, насколько это возможно — вплоть до выхода за пределы всякой интеллектуальной нравственности... Если у меня есть одно преимущество перед всеми психологами, так это то, что мой взгляд более остр в том самом трудном и опасном виде вывода, в котором большинство Ошибки допускаются — вывод от произведения к автору, от деяния к деятелю, от идеала к нуждающемуся в нём, от всякого образа мышления и оценки к потребности, которая им повелевает. — В отношении художников любого рода я теперь использую это главное различие: ненависть к жизни или её изобилие стали здесь творческими? У Гёте, например, избыток стал творческим, у Флобера — ненавистью: Флобер — новое издание Паскаля, но как художник, с инстинктивным суждением, основанным на разуме: «Флобер всегда ненавистен, человек — ничто, труд — всё»... Он мучил себя, когда писал стихи, так же, как Паскаль мучил себя, когда думал, — оба они чувствовали себя бескорыстными... «Бескорыстие» — принцип декаданса, который будет существовать до конца как в искусстве, так и в морали.
Не высота: ужасна стремительность!
Пропасть, куда взгляд низвергается вниз, а рука тянется вверх. Там сердце кружится от своей двойной воли.
Ах, друзья, можете ли вы угадать и мою двойную волю сердца?
В том, в том моя пропасть и моя опасность, что мой взгляд низвергается вверх, а моя рука хотела бы удержаться и упереться – в глубине!
Моя воля цепляется за человека; я связываю себя с человеком цепями, потому что он тянет меня вверх, к сверхчеловеку: ибо туда стремится моя другая воля.
И для этого я слепо живу среди людей; как будто не знаю их, чтобы моя рука не потеряла окончательно веру в прочность.
Я не знаю вас, люди: эта тьма и утешение часто расстилаются вокруг меня.
Я сижу у ворот каждого мошенника и спрашиваю: кто обманет меня?
Вот моя первая человеческая мудрость: я позволяю себя обманывать, чтобы не быть начеку от обманщиков.
Ах, если бы я был начеку от людей: как мог бы человек стать якорем для моего шара! Он бы слишком легко унес меня прочь!
Это провидение в моей судьбе, что я должен быть беспечным.
И кто не хочет знать языка среди людей, должен научиться пить из всех стаканов; и кто хочет оставаться чистым среди людей, должен уметь умываться даже грязной водой.
И так я часто говорил себе в утешение: «Ну что ж! Ну что ж! Старое сердце! Тебя постигло несчастье: наслаждайся этим как своим счастьем!»
Но вот моя другая человеческая мудрость: я щажу тщеславных больше, чем гордыню.
Разве уязвлённое тщеславие не мать всех трагедий? Но там, где уязвлена гордость, вырастает нечто лучшее, чем сама гордость.
Чтобы жизнь была прекрасным зрелищем, её пьеса должна быть хорошо сыграна: а для этого нужны хорошие актёры.
Я нашёл всех тщеславных людей хорошими актёрами: они играют и хотят, чтобы на них с удовольствием смотрели – весь их дух посвящён этому желанию.
Они устраивают спектакль, они придумывают себя; в их обществе я люблю наблюдать за жизнью – это излечивает мою меланхолию.
Вот почему я щажу тщеславных, ведь они – мои целители моей меланхолии и привязывают меня к людям, как к спектаклю.
И потом: кто может измерить всю глубину смирения тщеславного человека? Я добр к ним и сострадателен благодаря их смирению.
Он хочет научиться у тебя вере в себя; он питается твоим взглядом, он поглощает похвалу из твоих рук.
Он всё ещё верит твоей лжи, когда ты хорошо лжёшь о нём: ибо в глубине души его сердце вздыхает: «Что я такое!»
И если это истинная добродетель, которая не осознаёт себя, то тщеславный человек не знает своей скромности! –
Но вот моя третья человеческая мудрость: я не позволяю твоей робости портить мой взгляд на нечестивых.
Мне посчастливилось видеть чудеса, которые порождает жаркое солнце: тигров, пальмы и гремучих змей.
Даже среди людей есть прекрасные порождения жаркого солнца, и много достойного удивления в нечестивых.
Поистине, как ваши мудрейшие люди не казались мне такими уж мудрыми, так и я находил под их репутацией человеческую злобу.
И я часто спрашивал, качая головой: зачем вы ещё гремите, гремучие змеи?
Воистину, у зла ещё есть будущее! И самый жаркий юг ещё не открыт человеком.
Сколько вещей сейчас называют худшим злом, которое всего лишь двенадцать башмаков в ширину и три месяца в длину! Но однажды родятся ещё более великие драконы.
Ибо, чтобы сверхчеловек не лишился своего дракона, сверхдракона, достойного его, должно ещё много палящего солнца сиять во влажных джунглях!
Ваши дикие кошки должны сначала стать тиграми, а ваши ядовитые жабы – крокодилами: ибо доброму охотнику достанется хорошая охота!
И поистине, вы, добрые и справедливые! В вас есть над чем посмеяться, особенно над вашим страхом перед тем, что раньше называлось «дьяволом»!
Вы настолько чужды великому душой, что сверхчеловек ужаснул бы вас своей добротой!
И вы, мудрые и знающие, вы бы бежали от солнца мудрости, в котором сверхчеловек с удовольствием купает свою наготу!
Вы, высшие существа, которых я встречал! Вот в чём моё сомнение насчёт вас и моего тайного смеха: полагаю, вы назвали бы моего сверхчеловека дьяволом!
Увы, я устал от этих высочайших и лучших: с их «высот» я жаждал подняться, ввысь, к Сверхчеловеку!
Ужас охватил меня, когда я увидел этих лучших нагими: тогда выросли у меня крылья, чтобы воспарить в далёкое будущее.
В ещё более далёкое будущее, в более южные края, чем когда-либо снилось ни одному скульптору: туда, где боги стыдятся всякой одежды!
Но я увижу вас переодетыми, мои соседи и собратья, и нарядными, и тщеславными, и достойными, как «добрые и справедливые».
И я сам буду сидеть переодетым среди вас – чтобы иметь возможность судить о вас и о себе: ибо в этом моя высшая человеческая мудрость.
Так говорил Заратустра.
... Следует остерегаться недооценивать всё это явление лишь потому, что оно изначально безобразно и болезненно. В сущности, это та же активная сила, которая с ещё большей пышностью действует в тех жестоких художниках и организаторах, строящих государства, которая здесь, внутри, мельче, мельче, в обратном направлении, в «лабиринте груди», по выражению Гёте, создаёт нечистую совесть и строит отрицательные идеалы, именно тот инстинкт свободы (на моём языке: воля к власти): только здесь материалом, на который изливается созидательная и жестокая природа этой силы, является именно сам человек, вся его животная, древняя сущность, а не, как в том более крупном и очевидном явлении, другой человек, другие люди. Это тайное самонасилие, эта художественная жестокость, это наслаждение придавать себе форму тяжёлого, сопротивляющегося, страдающего материала, запечатлевать волю, критику, противоречие, презрение, «нет», эта жуткая и ужасно приятная работа души, добровольно противоборствующей себе, которая заставляет себя страдать из удовольствия причинять страдание, вся эта деятельная «нечистая совесть» в конечном счёте – можно уже догадаться – как подлинное лоно идеальных и воображаемых событий, также выявила богатство новой, странной красоты и утверждения, а может быть, и саму красоту впервые… Что было бы «прекрасным», если бы противоречие сначала не осознало себя, если бы уродство сначала не сказало себе: «Я уродлив»?… По крайней мере, после этого намёка загадка станет менее загадочной относительно того, в какой степени идеал, красота могут быть найдены в таких противоречивых понятиях, как бескорыстие, самоотречение, самопожертвование. и одно отныне известно, в этом я не сомневаюсь, а именно, какова природа удовольствия, испытываемого с самого начала бескорыстным, самоотверженным, самопожертвующим человеком: это удовольствие принадлежит жестокости. — Таково на данный момент происхождение «неэгоистичного» как моральной ценности и определение почвы, на которой эта ценность выросла: только нечистая совесть, только воля к самоуничижению создают предпосылку для ценности неэгоистичного. —
Если искать истоки христианства в римском мире, то можно обнаружить общества взаимопомощи, союзы бедных, больных и погребальные обряды, зародившиеся в самых низов общества того времени, где сознательно культивировалось главное лекарство от депрессии – маленькая радость взаимной доброты. Возможно, это было чем-то новым в то время, настоящим открытием? В «воле к взаимности», к формированию стада, к «общине», к «тайной вечере», пробуждённой таким образом, воля к власти, пусть даже и незначительная, должна, в свою очередь, найти новый, гораздо более сильный выход: формирование стада – это существенный шаг и победа в борьбе с депрессией. По мере роста сообщества у отдельного человека возникает и новый интерес, который часто возвышает его над самым личным аспектом его недовольства – его неприязнью к себе (по Гейлинксу – «despectio sui»). Все больные и патологические индивиды инстинктивно стремятся, стремясь стряхнуть с себя тупое недовольство и чувство слабости, к стадной организации. Аскетичный священник угадывает этот инстинкт и поощряет его. Там, где существует стадо, именно инстинкт слабости возжелал стада, а жреческая мудрость организовала его. Ибо не следует упускать из виду: сильные так же естественно стремятся отделиться друг от друга, как слабые – сблизиться. Когда первые объединяются, это происходит только с перспективой агрессивного коллективного действия и коллективного удовлетворения их воли к власти, при большом сопротивлении со стороны индивидуальной совести. Вторые же, напротив, организуются, получая удовольствие от этой самой организации – их инстинкт удовлетворяется таким образом, подобно тому, как инстинкт природных «хозяев» (то есть одинокого хищного вида, человека) изначально стимулируется и нарушается организацией. В основе любой олигархии – учит нас история – всегда лежит скрытое тираническое желание; Каждая олигархия постоянно дрожит от напряжения, в котором нуждается каждый её индивидуум, чтобы оставаться господином этого желания. (Так было, например, в Греции: Платон свидетельствует об этом в сотне мест, Платон, который знал себе равных — и себя...)
383, 21–28 Если искать истоки христианства в римском мире, то можно найти ассоциации взаимной поддержки, ассоциации для бедных, больных и погребальных обществ, которые выросли на низших слоях общества того времени, в которых главное средство от депрессии, маленькая радость, которая приходит от совершения общего добра, сознательно культивировалась — может быть, это было чем-то новым в то время, настоящим открытием?] Где Н. сделал себя соответствующим образом информированным — ср. Orsucci 1996, 292 и далее — раскрывается в NL 1883, KSA 10, 7[261], 321, 11 и далее: «Происхождение христианства среди ассоциаций для бедных. Бауманн, стр. 22 божественная помощь и взаимная поддержка» (ср. NL 1884, KSA 11, 25[388], 113, 21 и далее). Речь идет о «Справочнике по морали» Иоганна Юлиуса Баумана, где обсуждаемый аргумент прямо противоположен тому, что говорится в вопросе 383, 27 и далее. предполагает, – а именно, что христианство изначально не принесло ничего нового, а лишь соединилось со старым: «Даже христианство проникло в Римскую империю не иначе, как найдя что-то аналогичное ему, и оно невольно обратилось к этой аналогии в первую очередь. Существовали 1) тенденция к монотеизму; 2) чувство равенства всех людей по природе, т.е. перед Богом, особенно через стоиков; 3) у римлян существовали коллегии (ἔρανοι, θίαοι), например, погребальные общества (funeraticia), состоящие из humiliores, tenuiores, бедняков, /22/ рабов, а также женщин; в них все члены были равны, они вносили ежемесячные взносы в целях взаимной поддержки и с почитанием определённого бога. Знатные и богатые люди не были исключены; они, безусловно, вступали в них из человеколюбия и в качестве благотворителей». (εὐεργέται, φιλοτιμούμενοι) и патроны, покровители объединения. Эти культовые и любовные объединения были той юридической формой, под которой христианство первоначально нашло фактическую терпимость в Римской империи (Heinrici). Войдя в эти круги и став одним из них, христианство одновременно стало всеобщим провозглашением того, чего каждый из этих кругов искал для себя, а именно божественной помощи и человеческой взаимоподдержки. Церковь была всеобщим культовым и поддерживающим объединением среди частных; она нашла в них готовый материал, который могла усвоить, и в то же время дала им то, чего им не хватало: универсальное мировоззрение и организацию, а следовательно, и силу, которую терпели лишь наполовину. от старого общества как помощи против социальных зол к восходящей силе против старого общества». (Бауманн 1879, 21 и далее, подчеркнуто Н., строки на полях его рукой.) Похожие отрывки можно найти также у Ренана 1866, 357–360.
383, 30 «Cenacle»] Слово «Cenacle», которое Н. использует только здесь, было ему знакомо ещё со школьных времён в Пфорте, где так называлась столовая (Kirchner [1843], 5). Здесь, однако, оно относится не столько к помещениям, в которых проходит cena или coena, трапеза, сколько к самому собранию для совместной трапезы. Возможно, Н. черпал вдохновение у Эрнеста Ренана, который неоднократно упоминает о «cenacle», где собирались ранние христиане, даже самые первые ученики Иисуса (Renan 1867, 171). Ренан иногда упоминает о «petit cenacle» (Renan 1866, III, 63 и 150), имея в виду изначальную общину Иисуса, которой подражали последующие поколения христиан.
383, 28 и далее. «Воля к взаимности»] В позднейших работах и наследии Н. идея морально требуемой взаимности неоднократно критикуется как рабская и стадная (ср. напр. JGB 201, KSA 5, 121, 28; KGW IX 6, W II 2, 14, 2–46 = NL 1887, KSA 12, 10[188], 568, 21 и след.; KGW IX 7, W II 3, 142, 16–40 = NL 1887/88, KSA 13, 11[127], 60 и след.; KGW IX 7, W II 3, 100, 2–6 = NL 1887/88, KSA 13, 11[258], 98 и KGW IX 8, W II 5, 176, 22 = NL 1888, KSA 13, 14[29], 232, 7 f.). Согласно Эспинасу (1879, 163), одомашнивание и реципрокность напрямую связаны: «Само одомашнивание есть высшая форма реципрокности, которая может иметь место между разными видами, поскольку оно предполагает подчинение. Подчинение и организация — одно и то же. Социализация здесь добровольна с обеих сторон, и это основное условие всякой реципрокности».
383, 32 f. Формирование стад — существенный шаг и победа в борьбе с депрессией] Картина формирования ранней христианской общины из слабости и нужды, нарисованная в GM III 18 с использованием прочитанных впечатлений, в частности из Baumann 1879 и Renan 1866 (ср. Orsucci 1996, 298-303), служит наглядным примером возникновения человеческих стад (ср., например, NK 260, 12-14 и NK 5/1, стр. 536-538), которым нужен священник как лидер. В NL 1884, KSA 11, 25[99], 34, 15 вместо «предвол» используется термин «передоволовый» из книги Фрэнсиса Гальтона «Исследования о человеческих способностях и их развитии» (Galton 1883, 72 и далее, см. также дополнительные данные о прочтении Н. работы Гальтона-Гааза 1989, 643–649 и доклада Ресы фон Ширнхофер, как Н. пытался объяснить Гальтону в 1884 году, в Gilman 1987, 479 и далее). Рабский инстинкт присущ стадным животным: «Они по сути своей рабы и не ищут лучшей участи, чем быть ведомыми любым из своей массы, кто достаточно уверен в себе, чтобы /74/ принять это положение. Ни один вол никогда не осмелится действовать вопреки остальному стаду, но он принимает их общее решение как авторитет, обязательный для его совести». (Галтон 1883, 73 и далее) См. также Тэтчер 1989, 596 и Балке 2005, 60. ]
[ 384, 9–13 сильные стремятся отделиться друг от друга так же естественно, как слабые – друг от друга; если первые объединяются, то только с перспективой агрессивного коллективного действия и коллективного удовлетворения своей воли к власти.] Если это утверждение верно, то «сильные» социализируются только потому, что они слабы и нуждаются в силе других, чтобы утвердить свою волю – или помериться с ними силами. Как сообщество должно конституироваться в долгосрочной перспективе, остаётся загадкой, особенно если «тираническое желание таится» в каждой «олигархии» и трепещет «от напряжения, в котором нуждается каждый индивид внутри неё» (384, 18–21). Тогда «здоровая аристократия», которой так восторженно восхищается JGB 259 (KSA 5, 207 и далее), наверняка была бы скорее морально-нравственной, благочестивой фикцией?
Адъективное словосочетание «естественно необходимый» встречается только здесь, в трудах Н. Естественная необходимость — опасная категория, подозреваемая в метафизическом догматизме, которая, будучи применена к таким высокоадаптивным, склонным к случайным обстоятельствам живым существам, как люди, помимо таких базовых биологических функций, как физическое самосохранение, служит лишь полемической дубинкой. Согласно прочитанному, Н. ознакомился с «Типами необходимости» в книге Отто Либмана «Мысли и факты» (Liebmann 1882, 1–45). Там он узнал, что «теоретическое естествознание» имеет «задачу» «дедукции, т. е. доказательства необходимости фактического» (там же, 19). «Но вопрос о том, может ли когда-либо быть полностью достигнута цель, то есть растворение реальной естественной необходимости в интеллектуальной необходимости, ограниченной немногими первичными фактами и построенной на фундаментальной гипотезе универсальной значимости причинного принципа, остаётся открытым». (Там же, 20, подчёркнуто Н.). Идея о том, что определённые человеческие поступки, такие как поведение «сильных», описанное в GM III 18, являются «естественно необходимыми», крайне далека от понимания Либмана.
384, 12 агрессивный] Здесь KSA 5 молчаливо исправляет опечатку в первом издании: «агрессивный» (Nietzsche 1887a, 149). В печатной рукописи написано «агрессивный» (GSA 71/27, 2, л. 42r).
384, 23 и след. Платон свидетельствует об этом в ста местах, Платон, который знал себе равных – и себя самого…] См., например, Платон: Politeia 550c–555a; Politikos 301a–303b; Nomoi 691c–d, 711d–712a, 713c, 714d, 715a–d и 875b (составлено в Nietzsche 1998, 158). ]
[ ... — Аскетический идеал, как можно догадаться, никогда и нигде не был школой хорошего вкуса, еще менее хороших манер, — он был в лучшем случае школой жреческих [гиератических] манер — то есть, в своем теле он несет нечто, что является смертельным врагом всяких хороших манер, — отсутствие меры, отвращение к мере, он и есть сам «non plus ultra».
(см. также JGB-7 про Платона и dionysiokolakes)
395, 6 f. hieratic manners] Здесь «hieratic», вероятно, означает «священнический», «жесткий», «непоколебимый». В своих ранних работах Н. понимает под «иератическим стилем» греческого искусства не позднее, чем это принято считать (например, Meyer 1885–1892, 8, 515), а скорее как позднее и имперское подражание архаичным формам в архитектуре и скульптуре (ср. UB II HL 3, KSA 1, 267, 31–33 и NL 1872/73, KSA 7, 25[1], 568, 34–569, 1).
395, 8 todtfeind] В KSA 5, 395, 8 ошибочно написано: «todfeind». Это опечатка; В печатной рукописи (GSA 71/27,2, л. 52r) и в первом издании (Nietzsche 1887a, 162) недвусмысленно указано: «смертный враг».
395, 9a «non plus ultra»] (лат.: «не дальше пределов; дальше некуда»). Говорят, что Геракл поместил этот лозунг на «столпах», названных его именем, в Гибралтарском проливе (ср. Пиндар: Немейские оды III, 21). Император Карл V затем включил Геракловы столпы в свой герб и, используя неотрицательную форму «plus ultra», заявил о своих претензиях на империю, в которой никогда не заходит солнце, с колониями в Америке и Азии. ]
[(и чтобы развеять очевидный эффект, приходящий на ум от слов "одинокий хищный вид" (а также "Чезаре Борджиа" (который, очевидно, прежде всего "хищник" для равных (или тех, кто сильнее), как это показывает сама история...)))
Существует два типа отрицателей морали. — «Отрицание морали» — может означать, с одной стороны, отрицание того, что моральные мотивы, которые, по словам [самих] людей, действительно побуждали их к поступкам. Следовательно, это утверждение, что мораль заключается лишь в словах и относится к грубому и тонкому обману (особенно самообману) людей, и, возможно, в наибольшей степени к тем, кто славится своей добродетелью. С другой стороны, это может означать отрицание того, что моральные суждения основаны на истинах. Здесь признаётся, что они являются подлинными мотивами поступков, но, таким образом, заблуждения как основа всякого морального суждения побуждают людей к их моральным поступкам. Такова моя точка зрения; однако мне меньше всего хотелось бы отрицать, что во многих случаях тонкое недоверие в духе первой точки зрения, то есть в духе Ларошфуко, также оправдано и, во всяком случае, служит высшей общей пользе. – Поэтому я отрицаю мораль так же, как отрицаю алхимию, то есть отрицаю её предпосылки: но не то, что были алхимики, которые верили в эти предпосылки и действовали в соответствии с ними. – Я отрицаю также и безнравственность: не то, что бесчисленное множество людей чувствуют себя безнравственными, а то, что есть истинная причина чувствовать себя так. Я не отрицаю, и это само собой понятно (если, конечно, не считать меня дураком), что следует избегать и не допускать многих из тех поступков, которые называются безнравственными; а равно и что следует совершать и поощрять многие поступки, слывущие нравственными, – но я думаю, что то и другое надо делать на иных основаниях, чем это делалось прежде. Нам следует переучиваться, – чтобы в конце концов и, может быть, слишком поздно достичь чего-то ещё большего: начать иначе чувствовать.
91, 7 Существует два типа отрицателей морали.] Первый тип отрицания морали, основанный на утверждении, что люди лишь «притворяются» имеющими моральные мотивы, чтобы скрыть свои истинные, а именно эгоистические, мотивы, как утверждается, соответствует основной позиции Ларошфуко. Однако Н. игнорирует конкретный исторический контекст: французский вельможа писал в XVII веке под влиянием куртуазной культуры, кодекс поведения которой был целиком сосредоточен на внешнем виде, и разрабатывал соответствующие стратегии. Ларошфуко, которого Н. сразу же упоминает (91, 22), поэтому строит свои «Размышления или предложения и моральные максимы» (1665–78) на противопоставлении бытия и видимости. Следовательно, его нельзя, как считает Н., причислить к «отрицателям морали», ибо, пессимистически и морально критически разоблачая обманчивую видимость якобы морального поведения, он неизбежно делает это с моральной точки зрения. Он не отрицает мораль как таковую, а лишь критикует маскарад кажущейся морали. Именно поэтому он выбрал в качестве фронтисписа своего произведения портрет Сенеки, с лица которого (моральная) маска сорвана; поздний римский историк Дион Кассий уже изобразил Сенеку лицемером. [NB: здесь, в комментарии, совершается логическая ошибка, т.к. основной посыл не в «притворяются» (истинность позиций "критика", как предпосылку, в этот момент суждения Ницше не отрицает (делая это во втором случае, а не первом)), а в не осознаваемом «промахиваются» относительно истинных предпосылок своих действий (истинность которых, как было сказано, не отрицается в первом случае, а только во втором).]
Второй тип отрицания морали — «моя точка зрения», говорит Н. (91, 19) — фокусируется не на социально сформированном поведении, а на принципах. Н. отрицает, «что моральные суждения основаны на истинах» (91, 15 и далее). Поэтому он пытается показать, что они вызваны «ошибками», не только сознательными, но и эмоционально интернализованными. При этом он использует генеалогический метод. Однако во многих текстах «Утренней зари» Н. также заимствует моралистическую схему Ларошфуко. Его друг Поль Рэ, с которым он активно обменивался идеями в период написания, даже открыто ориентирует свои сочинения на Ларошфуко. Невозможно точно определить, что Н. заимствовал непосредственно у Ларошфуко, а что – при посредничестве Поля Рэ. Более точную характеристику Ларошфуко и Рэ см. в обзорном комментарии к «Источникам» на стр. 15 и далее. Благодаря раннему чтению Шопенгауэра Н. уже был хорошо знаком с Ларошфуко, которого Шопенгауэр высоко ценил и к которому неоднократно возвращался.
(соответственно, следует критически подходить и к Historischer und kritischer Kommentar zu Friedrich Nietzsches Werken, т.к слишком часто в них обнаруживается желание опровергнуть Ницше во чтобы то ни стало, — вместо того, чтобы «разгадать» его так, как он «разгадал» Вагнера или Шопенгауэра (т.е. идеология ставится выше истинности и логической необходимости высказываний, аффект затмевает форму: с самого начала не предполагается иной позиции, кроме анти-ницшевской, и истина, как таковая, теряется за невысказанными, неразличёнными тезисом обвинительным и «разоблачающим» (к сожалению, вместе с Ницше, слишком часто, «разоблачающее» и «отменяющее» и Платона, и даже Шопенгауэра... (что "в себе", как явление, как симптом, - будет оставлено без комментария.))))]
Забывание. — Существование забвения пока не доказано; мы знаем лишь, что вспомнить его нам не под силу. Пока что мы поместили слово «забывание» в этот пробел в наших возможностях [в нашей власти]: как будто это ещё одна способность в реестре. Но что же в конечном счёте нам подвластно? — Если это слово существует в пробеле в наших возможностях [в нашей власти], разве не должны другие слова существовать в пробеле в нашем знании о наших возможностях [о нашей власти]?
(философский ответ на этот вопрос со стороны Ницше, в виде и смысле "переоценки всех ценностей": "EH. Wie man wird, was man ist.", а именно: "9. An dieser Stelle ist nicht mehr zu umgehn die eigentliche Antwort auf die Frage, wie man wird, was man ist, ...")
>Я не отрицаю, и это само собой понятно (если, конечно, не считать меня дураком), что следует избегать и не допускать многих из тех поступков, которые называются безнравственными; а равно и что следует совершать и поощрять многие поступки, слывущие нравственными, – но я думаю, что то и другое надо делать на иных основаниях, чем это делалось прежде. Нам следует переучиваться, – чтобы в конце концов и, может быть, слишком поздно достичь чего-то ещё большего: начать иначе чувствовать.
>Мораль без моралина
В этом и кроется постановка ложной проблемы у Н., - что, дескать, мораль в её хорошем или плохом измерении человеческого жития-бытия подвержена "искажению", а надо "без назидания, без окончательных и абсолютных истин". Тем паче это ещё как бы и "ограничение для воления", "препона" для самосовершенствования. Но реально есть самые разные концепции морали и разные же моральные установки на основе этих концепций или как бы без них ("обычный человек" в этом не искушён или же ограничивается отсылкой к авторитету кого-либо и/или чего-либо). Иными словами, все уже давно с этим определились и неизбежно будут такими, какими себя видят в отношении моральности. Искать здесь какие-то "новаторские видения"("иначе чувствовать")... ну такое себе.
У Ницше нет понятия "морали без моралина".
Остальное не философия, а риторика. Например
>все уже давно с этим определились
доказывать эти слова ты, конечно, не будешь? Или ты думаешь, что если "говорить как Ницше" (как тебе кажется), то это как-то "опровергает" Ницше? Но тогда ответь мне: кто к тебе прислушается? (Учитывая, что ты его не понял, такой заход просто не тянет на критику. Особенно сомнителен твой ход с извращением понятий, ну это чисто из техники для дебатов, т.е. демагогия.)
(В 2025 году такая "аргументация" выглядит, мягко говоря, не то что сомнительно, а неосведомлённо. Когда смена идентичности и, соответственно, морали, может происходить чуть ли не молниеносно. Такие утверждения скорее подходят для архаики и архаичных мест (где "все уже определились"), чем для контекста, в котором действует Ницше.)
Речь идёт о т.н. source of truth. Ницше строго определяет источник истины, - само бытие/Dasein, die Selbstsucht. В современном ему "моралине" этот source of the Self (см. труд Маргрейва) подавляется чуть более чем достаточно, чтобы обосновать необходимость всех трудов Ницше. (И на философском уровне это корректно как высказывание, так и разрешение проблемы истинности и знания (см. предисловие к GT).)
"Everything else" follows from this.
К >>176825
Чтобы не было вдруг путаницы: корректно мыслить Sein и Dasein не в терминах Хайдеггера (его термины не адекватны обычной, академической философии, т.е. в основном кантовской), а в терминах Шопенгауэра, который наследует Канту.
Соответственно, понимать "der Wille zur Macht", исходя из этой пресуппозиции, - но с поправкой на критику понятия "воли" Шопенгауэра самим Ницше (JGB-19 - JGB-23, и JGB-36).
— Честность, поскольку это наша добродетель, от которой нам, свободным умам, не уйти, – что ж, будем трудиться над ней со всей злобой и любовью и не уставать «совершенствоваться» в добродетели, которая осталась только у нас. Пусть её великолепие когда-нибудь останется, как позолоченный, синий, насмешливый вечерний свет над этой стареющей культурой и её унылой, мрачной серьёзностью! И если, тем не менее, наша честность однажды устанет, вздохнёт, потянется, посчитает нас слишком суровыми и захочет, чтобы всё было лучше, легче, нежнее, как приятный порок: будем же суровыми, мы, последние стоики! И пошлём ему на помощь всю нашу дьявольщину – наше отвращение ко всему неуклюжему и неопределённому, нашу «nitimur in vetitum», нашу авантюрную храбрость, наше хитрое и извращённое любопытство, нашу самую тонкую, самую замаскированную духовную волю к власти и миропреодолению, которая с вожделением бродит и воображает все сферы будущего, – придём на помощь нашему «Богу» со всеми нашими «дьяволами»! Вполне вероятно, что нас неправильно поймут и смутят: какое это имеет значение! Скажут: «Их «честность» – вот их дьявольщина, и ничего больше!» Какое это имеет значение! И даже если бы кто-то был прав! Разве не все боги до сих пор были такими святыми, перекрещёнными дьяволами? И что мы, в конечном счёте, знаем о себе? И как хочет называться дух, который нами руководит? (Всё дело в именах.) И сколько духов мы таим в себе? Наша честность, мы, свободные духом, — позаботимся о том, чтобы она не стала нашим тщеславием, нашей пышностью и пышностью, нашей ограниченностью, нашей глупостью! Всякая добродетель ведёт к глупости, всякая глупость — к добродетели; «глупы до святости», как говорят в России, — позаботимся о том, чтобы наша честность в конце концов не превратила нас в святых и зануд! Разве жизнь не слишком коротка в сто раз, чтобы скучать в ней? Нужно верить в вечную жизнь, чтобы....
(Подобно тому, как в царстве звезд иногда встречаются два солнца, определяющие орбиту планеты, подобно тому, как в некоторых случаях вокруг одной планеты светят солнца разных цветов, иногда красным светом, иногда зеленым, а потом снова одновременно освещают ее и заливают цветом: так и мы, современные люди, благодаря сложной механике нашего «звездного неба», определяемой различной моралью; наши действия попеременно светятся разными цветами, они редко бывают однозначными, и есть достаточно случаев, когда мы совершаем яркие поступки.)
[... At this point, it is no longer possible to avoid giving the real answer to the question of how one becomes what one is. And with that, I touch on the masterpiece in the art of self-preservation - selfishness... Assuming that the task, the destiny, the fate of the task lies significantly beyond the average, no danger would be greater than to find oneself faced with this task. Becoming what one is presupposes that one has not the slightest inkling of what one is. From this point of view, even life's blunders have their own meaning and value: the temporary byways and detours, the delays, the "modesty", the seriousness, wasted on tasks that lie beyond the task. In this a great wisdom, even the highest wisdom, can be expressed: where nosce te ipsum would be the recipe for destruction, forgetting oneself, misunderstanding oneself, diminishing oneself, narrowing oneself, and making oneself mediocre becomes reason itself.]
Was ist schlecht? — Alles, was aus der Schwäche stammt.
Was ist Glück? — Das Gefühl davon, dass die Macht wächst, dass ein Widerstand überwunden wird.
Nicht Zufriedenheit, sondern mehr Macht; nicht Friede überhaupt, sondern Krieg; nicht Tugend, sondern Tüchtigkeit (Tugend im Renaissance-Stile, virtù, moralinfreie Tugend)
Die Schwachen und Missrathnen sollen zu Grunde gehn: erster Satz unsrer Menschenliebe. Und man soll ihnen noch dazu helfen.
Was ist schädlicher als irgend ein Laster? — Das Mitleiden der That mit allen Missrathnen und Schwachen — das Christenthum…
Кратко, проблема: всё дело в именах [наименованиях].
Доброжелательность. — Добро ли, если клетка превращается в функцию более сильной клетки? Должна ли, и зло ли, если более сильная клетка ассимилирует первую? Это необходимо для неё, ибо она стремится к обильному замещению и хочет возродиться. Соответственно, в добродетели следует различать: влечение к приобретению и влечение к подчинению, в зависимости от того, испытывает ли благосклонность более сильный или более слабый. Радость и желание сопутствуют сильному, который хочет превратить нечто в свою функцию; радость и желание быть желанным сопутствуют более слабому, который хотел бы стать функцией. — Сострадание по сути своей является первым, приятным возбуждением влечения к приобретению при виде более слабого: здесь также следует помнить, что «сильный» и «слабый» — относительные понятия [relative Begriffe].
"[die] Schwachen" и "[die] Missrathnen" - это качества. Они не являются неотъемлемыми атрибутами объектов. Они возникают в отношении.
Следовательно, укор Ницше к христианству состоит в том, что оно не меняет структуру "реальности" (например, общества, или экономики, или власти), а сохраняет её такой, что эти качества сохраняются. Когда обещано было скорее иное: Благо. Результат в эпоху модерна: Благо не наступило (юдоль скорби вместо юдоли радости).
(Устранять "Schwachen" и "Missrathnen" можно самыми разными методами, но прежде всего нужно устранить условия их существования, т.е. самих качеств. Очевидно, методы для этого могут быть самые разные, и самые первые, которые Ницше интересуют, - "врачевательные", - но на уровне философии, а не реифицированной политики (как у фашистов). (Пример разбора этих проблем: активность Фуко по археологии знания и власти. Что делает человека Schwachen и Missrathnen? Можно существенным образом изменить мир (как "созидающий" [мир]), - тем самым, устранить и эти проблемы. Следовательно, устранить и саму возможность бытия человеком Schwachen или Missrathnen. (Это один вариант, возможны и другие.))
(Но, конечно, я не удивляюсь, когда читатель этих строк, в качестве понимания, выбирает самые топорные, грубые, и бессмысленные методы. Другими словами: геноцид. (Это что-то о читателях да говорит...)))
И сам Ницше даёт ответ на эту проблему Macht в первых двух главах EH. "Warum ich so weise bin" относится к σοφία/sapientia, "Warum ich so klug bin" к φρόνησις/prudentia, в совокупности они объясняют и показывают, как сам Ницше был "Schwachen" и "Missrathnen", - и как он от этого избавился, напрочь.
(Соответственно, если каждому дать свои условия, свой климат, питание (в т.ч. духовное) и т.д., - то и эти состояния/states ("качество" при пост-фактическом самоосознании своей действительности) просто исчезнут. Но, конечно, очевидно, что если возможности что-то сделать нет, то даже по ситуации Ницше не остаётся ничего, кроме "русского фатализма". Который "в себе", в каком-то смысле, и есть sollen zu Grunde gehn ("лечь в снег", т.е. на землю, буквально в случае солдата (Сократа, в четвёртой книге ВН, Ницше также называет солдатом), и философски-метафорически, - в случае самого Ницше).
Всё остальное, - следует из этого. (Т.е. из EH.))
«Сильнее и удивительнее всего сила воли проявляется в громадном срединном царстве, где Европа как бы возвращается в Азию – России. Там сила хотеть давно уже откладывалась и накоплялась, там воля ждёт – неизвестно, воля отрицания или воля утверждения, — ждёт угрожающим образом того, чтобы, по любимому выражению нынешних физиков, освободиться"
Мне интересно, что бы Ницше сказал о сегодняшней России? С одной стороны буквальное вымирание народа, его деградация волевая и ?нравственная. С другой - готовность к риску. Готовность пойти на величайшую опасность современного века. На безумие, как его видит европейский бюргер.
Горе тебе, Заратустра!
Ты выглядишь так,
словно проглотил слиток золота, -
чтобы достать его, тебе распорют живот!
Чересчур ты богат,
Погубитель многих и многих!
Слишком многих ты сделал завистливыми,
слишком многих – бедными…
Меня самое оставляет в тени твой свет;
меня зябко, поди прочь, богатый!
уйди, Заратустра, из-под лучей твоего солнца!
Хотелось тебе одарить, оделить всех своим избытком,
а избыточен – и, значит, не нужен – ты сам!
Богатый, стань умным –
раздари сперва самого себя, Заратустра!
Я учу вас о сверхчеловеке. Человек есть нечто, что должно преодолеть. Что сделали вы, дабы преодолеть его? ...
... Ибо, как гласит поговорка Заратустры: одно бывает необходимее другого.
... значило бы отнять у существования [Dasein] его великий характер, значило бы кастрировать человечество и низвести его к жалкой китайщине. – И это пытались сделать!.. Именно это называлось моралью…В этом смысле именует Заратустра добрых то “последними людьми”, то “началом конца”; прежде всего он понимает их как самый вредный род людей, ибо они отстаивают свое существование [Existenz] за счет истины, равно как и за счет будущего.
... его [Заратустры] тип человека ["смеющиеся львы"] есть относительно сверхчеловеческий тип ["своего рода сверхчеловек" (никогда не "сверхчеловек")], сверхчеловечен он именно в отношении добрых, добрые и праведные называли бы его сверхчеловека дьяволом…
Определение морали: мораль – это идиосинкразия decadents, с задней мыслью отомстить жизни – и с успехом. Я придаю ценность этому определению.
[записка Lenzer Heide]
...
14.
Что нынче значит «быть неудавшимся»? Прежде всего — физиологически [внеморально/не морально (в смысле "имморализма")], а отнюдь не политически [морально], как раньше. Почва для этого <вида> нигилизма — самая нездоровая порода людей в Европе (во всех сословиях): веру в вечное возвращение она воспримет как проклятие--пораженных им уже не отпугнет никакой поступок: они не будут пассивно угасать, а станут угашать все, что до такой степени лишено смысла и цели — хотя это всего лишь судорога, слепая ярость, вызванная догадкою о том, что все уже было веки вечные — даже этот самый момент с его нигилизмом и страстью к разрушению. — Ценность подобного кризиса состоит в его очистительном действии, в столкновении родственных элементов, заставляющем их губить друг друга, в постановке общих задач перед людьми противоположных менталитетов — выявление и среди них слабейших, неуверенных в себе дает толчок формированию иерархии сил сообразно здоровью: признавая повелевающего — повелителем, а послушного — повинующимся. Естественно, вне всех существующих социальных порядков.
15.
Кто окажется сильнейшим? Самые умеренные, те, кто не нуждается в крайних убеждениях ["аскетический идеал"], те, кто не только допускает, но и любит изрядную долю случайности [как coincidence/incidence, так и contingency] и бессмыслицы [например, глупость; но не кретинизм], те, кто способен представлять себе человека значительно менее ценным, но не падать от этого духом [не становясь слабее]: самые здоровые ["великое здоровье" из FW], те, кто способен справиться с большинством невзгод и потому не так их боится, — люди, уверенные в своей власти [Macht] и представляющие достигнутую силу [Kraft] человечества с сознательной [bewußtem] гордостью.
16.
Как такой человек мог бы думать о вечном возвращении? —
(эта записка - очень хороший комментарий к Das Nachtwander-Lied)
Как видишь, всякая продуктивность уже излишня. С EH Ницше сам ответил на все вопросы относительно того, как следует его читать и понимать (цитаты выше более-менее исчерпывающе отвечают на вопросы типа "кто такой сверхчеловек?", "кто такой последний человек?" и т.д.).
Вдобавок, понятно что Ницше вытворяет: он выходит за пределы логики/науки, исскуства/субъективности, и политики/религии/"теизма" на чисто платоновское "4-е измерение", как бы переворачивая стол с шахматами, вместо того, чтобы играть в игру. Это онтологический ход. "Вечное возвращение" относится к этой части реальности.
В остальном, мне кажется, делать по Ницше больше нечего, и в целом, будучи прочитанным правильно (без пропусков даже малейших точек или тире (это не шутка)), без сведения его к (неправильному) чтению Хайдеггера, он выглядит (уже) даже как некая архаика (например, интереснее полистать какие-нибудь материалы по эволюционной психологии). Но только если он был прочтён и уяснен.
Иначе все ошибки (им исправленные, т.е. его критикой) совершаются "обратно", и, как говорится, приходится по новой, опять...